Воспоминания участников о первом съезде Бунда в 1897 г. В. А. Цоглин «Первый съезд Бунда» [1930 г.]

В. А. Цоглин «Первый съезд Бунда» [1930 г.] [20]

От кружков к партии

Я постараюсь, насколько помню, обрисовать то положение, которое было тогда. Период борьбы между двумя течениями, которые были в еврейском рабочем движении между сторонниками чистой пропаганды и сторонниками массовой агитации, был закончен. Повсюду в Литве в городах Вильне, Минске, Белостоке, Ковне, Гомеле, Сморгони и целом ряде местечек уже существовали подпольные социал-демократические организации, стоявшие на платформе массовой агитации. Характер этих организаций, если их сравнить с организациями, существующими на Юге России и в Петербурге и в Москве, отличался тем, что основное ядро этих организаций состояло не из интеллигентов, а из рабочих: не только большинство в них составляли рабочие, но в целом ряде пунктов руководящие посты были заняты рабочими. Например, в Ковенской организации ко времени организации Бунда руководители были исключительно рабочие, интеллигентов там в верхушке не было; такое же положение в это время мы имеем в Белостоке. Если вы обратитесь к городу, наиболее богатому интеллигенцией, — Вильне, и обратитесь к головке организации — к комитету, то и в ней имеете ядро чисто рабочее, не меньше половины его состава. Это мы еще вспомним, когда проведем параллель между первым съездом Бунда и первым съездом партии.

59

Все перечисленные мною города, за исключением Гомеля, к тому времени были между собой связаны, и общепризнанным центром их являлась Вильна. Не буду говорить о Вильне как культурном центре того времени — это всем известно, — я только отмечу, что не последней причиной главенства Вильны является то, что в Вильне социал-демократическая группа была сильно законспирирована. Конспирация была поставлена там на должную высоту. Это была одна из главных причин того, что виленские работники долго держались и сохраняли связи с более молодыми работниками на периферии. Вильна, имевшая много людей, фактически уже тогда снабжала другие города революционерами и выполняла роль центра в смысле распределения людей. Возьмите историю Белостокской еврейской организации. Эта организация основалась людьми, посланными из Вильны: вначале Борис Банивур, Арон Залкинд, Абрам Баскин, после них — Гожанский, Айзенштадт Люба, Наум Лившиц, Шейне — Рейзель Сегаль. Просто образовались маленькие колонии революционеров из Вильны в новых пунктах. Так было и в Варшаве: Цивья Гурвич, «Джон», потом Леон Гольдман, Мария Жолудская, Мария Гинзбург. То же самое и в Ковно — мы находим людей, посланных из Вильны, которые начинают там работать. Еврейский учительский институт рассылал своих питомцев по многим городам и местечкам, и среди них были и соц.демократы. С последними связь не терялась, многие приезжали в Вильну на праздники и каникулы за литературой. Ясно, что эти новые пункты движения были привязаны к Вильне, тем более что в то время революционное движение в ней было наиболее развито. Когда мы посмотрим на состав нашего рабочего центра в Вильне, вы найдете целую колонию рабочих-революционеров из Бреста: они льнули не к близкой Варшаве, а к далекой Вильне. Авторитет Вильны был высок и в пунктах, где движение развивалось без участия Вильны. Далеко по периферии от Вильны находится Витебск, движение которого было создано помимо Вильны, но витебляне приезжают в Вильну на революционную выучку и оседают тут для работы. В Вильну также приезжают минчане: в минском движении участвовали и виленцы. Вильна старается связать организационно все эти пункты. Вильна издавала литературу — я не говорю о том периоде, когда литература издавалась на гектографе и имела почти исключительно местный характер; я говорю уже о печатавшейся за границей литературе, Вильна распространяла ее между всеми городами.

Таким образом, мы видим, что в сущности говоря, была уже готовая центральная организация, только официально неоформленная. Тот центр, который существовал в Вильне, не назывался ни комитетом, ни центральным комитетом и вообще не имел названия; на печатных изданиях указывалось: «издание соц.-демократической группы».

60

Я сказал, что инициатива созыва съезда исходила из Вильны. Что представляла собой Виленская организация? Я говорил, что все социал-демократические организации того времени опирались на сеть рабочих организаций и ячеек. В Вильне существовал так называемый с.-д. комитет без наименования Бунд, без указания «еврейский», просто: «Виленский с.-д. комитет». Этот комитет опирался на так называемый центр. В центр входили представители от «ремесленных собраний», политических ячеек по отдельным ремеслам. Но этот комитет был довольно своеобразен. В него входили в то время девять человек, а именно: «Александр» (Кремер), «Глеб» (Мутник), «Владимир» (Левинсон-Косовский), «Пати» (Средницкая), столяр Сорока, слесарь Каплинский, «Тарас» (Дав. Кац), часовщик Шпуль Кац и молодой рабочий щетинщик Барон. Но этот комитет не был однороден по своему составу.

Я сказал, что Вильна была центром того движения, которое существовало на Литве среди еврейских рабочих, но это нельзя понимать в том смысле, что «Виленский с.-д. комитет» был этим центром. Это был комитет для работы исключительно местной, но в него целиком входила та центральная группа, о которой я говорил выше. Эта группа была законспирирована для остальных членов комитета. В эту группу, насколько я сейчас себе представляю, входили только первые четверо из перечисленных лиц; к ней принадлежал находившийся за границей «Тимофей» (Копельзон), издававший там литературу группы; внутренняя конституция этой группы мне неизвестна; лидером, безусловно, считался Александр; секретарские обязанности выполняла Пати, она же выполняла секретарские обязанности Виленского комитета.

В то предсъездовское время уже существовал печатный орган «Арбайтер-Штиме» («Голос Рабочего»). Инициатива в этом деле исходила из Вильны же, но не от Виленского комитета в целом, и не от центральной группы. В инициативную группу «Арбайтер-Штиме» входили Моисей Душкан, Каплинский, Сорока и Зельдов (Неманский): трое рабочих и один только интеллигент (Зельдов). Душкана уже не было тогда в Вильне, в типографии «Арбайтер-Штиме» работал Шм. Кац. «Арбайтер-Штиме» официально издавался «группой социал-демократов»; в отличие от центральной группы назовем ее «второй группой». Три члена этой «второй группы» входили в Виленский комитет. Эта «вторая группа» была так законспирирована, что даже центральная группа не знала об ее образовании и ее намерениях; она узнала об этом только после выхода первого номера «Арбайтер-Штиме» в 1897 г.

Центральная группа относительно мало была связана с местной организационной периферией в то время, и наибольшую часть работы

61

выполняли остальные пять человек. Но из-за того, что «вторая группа» занялась таким конспиративным делом, как издание печатного органа, члены и этой группы понемногу начали отходить от организационной работы и даже часто не посещали заседания комитета. Истинной причины мы не знали, и я помню, что я неоднократно жаловался комитету на манкировку с их стороны делами комитета. Я как-то впоследствии наткнулся в глухом переулке, который являлся местом для конспиративных встреч, на то, как Каплинский передал Ц. Гурвич, уезжающей в Варшаву, какую-то пачку, и я сразу сообразил, что это был передан № 1 «Арбайтер-Штиме», потому что к другой литературе Каплинский не мог быть причастным.

Таким образом, в пределах Виленского комитета находилась полностью центральная группа, а также группа, издававшая «Арбайтер-Штиме». После издания № 1 «Арбайтер-Штиме» «вторая группа» все-таки прибегла к помощи центральной группы. И следующие номера были изданы уже при содействии центральной группы.

Теперь вопрос о том, к какому времени относится сама идея созыва съезда. В речи Мартова, написанной на русском языке, под названием «Речь на 1 Мая», которая была прочитана вечером на собрании объединенной «дискуссии» 1 Мая 1895 года [a], мы уже находим необходимость образования специальной еврейской организации. Эта речь впоследствии была издана за границей под названием «Поворотный пункт в истории еврейского рабочего движения». На этом собрании на даче на квартирах М. Жолудской и Тевье щеточника было человек 30, стоящих во главе организации. Не знаю, как присутствующие восприняли точку зрения автора, так как дебатов не было, — собрание носило праздничный характер. Но речь эта была потом издана на гектографе, что по тогдашним временам означало официальное признание организацией взглядов автора. В то время, в 1895 году, не только идея создания такой организации была осознана, но были уже налицо все элементы такой организации; еще в большей степени это относится к следующим годам. Еврейские социал-демократы, работая рядом с польскими революционными партиями, ясно видели всю необходимость образования у себя такой же партии, но этого почему-то не делали. Главную причину такого поведения я вижу в излишней конспирации Вильны. И вот является вопрос: под влиянием каких событий, каких фактов вдруг появилась необходимость оформить то, что уже фактически существовало, и к какому времени это относится?

Безусловно, идея созыва съезда и выработка программы съезда совпадают приблизительно с идеей образования российской партии.

[a] См. док. 2.

62

Насколько мне помнится, при обсуждении в Виленском комитете вопроса о созыве первого съезда Бунда вопрос о создании еврейской рабочей организации, правильнее — об официальном оформлении еврейской организации, которая фактически уже была, тесно связывался с образованием партии, и одним, если не главным, из доводов необходимости создания еврейского Бунда был довод: «Ввиду того, что создается партия, нам необходимо официально объединиться, чтобы занять подобающее место в ней как союз, а не как отдельные организации».

Когда вы обратитесь к № 6 «Арбайтер-Штиме», то соответствующее место изложено так: «Есть еще одно обстоятельство, почему сейчас нужна общая организация. Приближается момент создания общерусской рабочей партии. В этой партии еврейский пролетариат, наверное, займет определенное (или значительное) место. Но войти в эту партию он не сможет (подчеркнуто мной), будучи разорван на обособленные, самостоятельные группы. Вот соображения, доказывающие нам, что создание общееврейской организации есть задача текущего момента (“теперешнего времени”).

Это написано сейчас же после съезда. Слова, что еврейский пролетариат не сможет войти разрозненным в партию, надо понимать не в том смысле, что нас не возьмут в партию отдельными организациями. Вильна была приглашена на съезд партии в начале 1897 г., и другие города могли рассчитывать на приглашение. Вопрос совершенно в другом. Частью товарищей вопрос о вхождении в партию союзом, а не отдельными комитетами связывался с некоторым недоверием к организационно-конспиративной зрелости организующейся партии ввиду частых провалов местных соц.-демократических организаций в России. В Вильне и в других городах в предсъездовский год тоже было много арестов, связанных главным образом с массовой экономической борьбой, но комитеты были долговечны (за исключением Белостока, где комитет был арестован в 1896 году), и некоторые усматривали опасность в том, что каждая еврейская организация будет иметь непосредственную связь с партией. Вот в этом смысле и надо понимать слова, «что не сможем» войти разрозненными организациями, чтобы предостеречь себя, всю периферию от возможных провалов.

Что же касается оценки перспектив русского рабочего движения, то тут никакой недооценки не было, за исключением одного вопроса — вопроса о борьбе за равноправие национальностей, об этом далее.

Виленский комитет обсудил программу, принял определенное мнение, которое нужно было передать делегации. Теперь, как дальше происходило организационное претворение в жизнь этого созыва?

По тогдашним временам всякие выборы происходили закрытым голосованием, без гласного объявления результатов его. Голоса пере-

63

давались одному члену, который и извещал кого нужно. Была выбрана делегация из двух или трех человек, «голоса» были переданы Пати. Александра не было в Вильне, не все члены комитета знали, что он за границей. Проходит около месяца. Что со съездом, был ли он или будет, — мы ничего не знаем. Пати была арестована, а Глеб на наши вопросы отвечает, что не знает, кто входит в делегацию, но съезд, по-видимому, еще не состоялся. Тогда мы снова выбираем делегацию и «голоса» передаем уже Глебу. В конце августа возвращается Александр и приступает к проведению в жизнь созыва съезда. Возможно, конечно, что с самого начала съезд был намечен в сентябре на большие еврейские праздники (Кущи, Новый год), когда делегатам легче было уехать из своих городов, и Александр поторопился обратно из-за границы к этому именно времени. Пати была секретарем центральной группы. Предполагалось, что она всех оповестила и разослала программу, но оказалось, что это было далеко не так: Минск не получил извещения, то же Ковно.

Время съезда приближалось, намечалось уже, кто будет в Центре, кто будет в типографии. Решено было, что как Центр, так и типография не будут находиться в Вильне, и тогда лица, члены Виленского комитета, собирающиеся уезжать, стали подготовлять публику к тому, что они уезжают. Начали поговаривать, что один уезжает, другой уезжает: Кремер уезжает, Глеб собирается, собираются также уехать Каплинский и Сорока; Шм. Кац почти не посещал заседаний комитета. Перед нами тогда встал вопрос: кто избран в делегацию, в точности не знали, надо, чтобы кто-нибудь из присутствовавших на съезде мог продолжать работу в Вильне. Делегаты уже съезжались в Вильну. Было созвано специальное заседание Виленского комитета — в субботу или в праздник утром в лесу на Антоколи, около костела Петра и Павла; на это заседание не был приглашен самый молодой член комитета Барон и отсутствовал Шм. Кац. Решено было присутствовать на съезде всем шестерым; таким образом, на съезде были представлены фактически центральная группа, инициативная группа «Арбайтер-Штиме» и чисто местные работники; последних представлял, собственно, я один.

Съезд состоялся, по указанию Бухбиндера, 25–27 сентября [a], я в точности не помню дня, но помню, что это было между «Судным днем» и «Кущами»[21] или же в «промежуточные» дни Кущей, потому что хозяин квартиры в эти дни работал (заседания происходили в его отсутствие вообще). Выбрали праздники, так как в массе делегаты были из рабочих, и неудобно было уезжать с работы.

Когда вы посмотрите на состав этого первого съезда Бунда, вы увидите, что из съехавшихся 13 человек десять человек были виленцы,

[a] Бухбиндер Н. А. История еврейского рабочего движения в России. Л., 1925.

64

хорошие старые знакомые, которые собрались как будто бы на праздники к себе домой. Теперь о составе первого съезда. В этом вопросе Кремер также отступает от действительности, он перечисляет трех или четырех лиц, которые на съезде не были, в том числе присутствующую здесь Ц. Гурвич, и наоборот, пропускает ряд лиц, которые на съезде были. На съезде присутствовали: «Александр» (Кремер), «Глеб» (Мутник), «Владимир» (Левинсон-Косовский), «Тарас» (Д. Кац), Исроэль-Михель Каплинский (впоследствии провокатор), Гриша Сороко (столяр) — из Вильны, от всех групп, «Джон» (И. Милль), Леон Гольдман и Мария Жолудская — из Варшавы, Гилель «красильщик» (фамилии не знаю) и Роза Гринблят («Соня») — из Белостока, Павел Берман — из Минска и Идель Абрамов — из Витебска. Из перечисленных считались рабочими: Л. Гольдман (токарь), М. Жолудская (портниха), Каплинский (слесарь), Сороко (столяр), Гилель (работал на фабрике синьки, тогда учился ткачеству), Гринблят (стригальщица на ткацкой фабрике), Абрамов (слесарь); я тогда уже не состоял рабочим, но кличка, данная мне во время моего ремесленного ученичества, — «Давид-перчаточник», — за мной еще числилась. Гринблят окончила гимназию, но в Белостоке она работала на фабрике. Большинство из перечисленных рабочих стали впоследствии «настоящими интеллигентами», но тогда они были «рабочими от станка». Абрамов поехал за границу и стал впоследствии врачом; Л. Гольдман был впоследствии членом ЦК партии («Аким»); Гринблят же оказалась случайным человеком в рабочем движении; будучи экзальтированной интеллигенткой, вошедшей в рабочую среду и на фабрику, она была выдвинута вверх в комитет и попала на съезд; впоследствии стала сионисткой. Из присутствовавших 13 человек 6–8 было рабочих (без меня и Гринблят — 6).

С Минском произошла заминка. В первый день съезда представителя Минска не было, и, по-видимому, срочно выехали, чтобы его привезти; это, по-видимому, было в результате ареста Пати.

На первом заседании отсутствовал и Идель Абрамов. О нем Александр даже поставил вопрос: не возражают ли против его приглашения, так как Витебск не был особенно сильно связан с Вильной. Абрамов жил в Вильне месяц или два, вплоть до съезда, проживал на квартире у члена комитета Барона официально для «организационной учебы». Было ли его пребывание действительно связано с «учебой» или его задерживали в ожидании съезда (ввиду небольшого доверия к конспирации витеблян), — мне в точности не удалось установить.

Кем посылались делегаты? О Вильне я уже сказал; в Варшаве и Белостоке они избраны были комитетами, насколько я помню, «центры» или агитаторские собрания не были посвящены в это дело.

65

Помню определенно, что в Варшаве не только делегаты были выбраны комитетом, но даже «тагесорднунг» [a] съезда был обсужден комитетом.

Относительно Минска Евг. Гурвич сказал в прениях: «Я помню, что специально о съезде мы заблаговременно вопроса не обсуждали в Минске, потому что не знали об этом, и только в тот же день, когда мы получили письмо, совершенно случайно сошлись, даже не все члены комитета, сейчас точно не помню: 4 или 5 человек. Я помню, кратко обсудили те вопросы, которые были поставлены в письме, ввиду того, что это было спешно, иначе наши делегаты опоздали бы. Мы поставили в комитете вопрос, посылать двух или одного делегата. Но так как вопрос о съезде совершенно не был обсужден в организации, все это делалось наспех, мы ограничились посылкой одного делегата: П. Берман был самым свободным человеком, он и поехал».

Поэтому на заседаниях Берман отмалчивался, говоря, что их организация этих вопросов не обсуждала; притом он первое заседание целиком пропустил. По окончании съезда в Минск поехал с отчетом Кремер. Возможно, что он туда поехал не только для отчета, но и по вопросу о переводе туда ЦК.

Как происходили занятия на съезде? Никаких мандатных комиссий не было. Являлись по явкам, и там происходила сверка мандатов. Съезд продолжался три дня, но правильных заседаний было только два; третий день был посвящен главным образом установлению связи: передача адресов, установление шифров, указание лиц, через которых надо вести сношения. Собирались в одиночку в течение 1–11/2 часов, никаких обеденных перерывов не было, не было и закусок (в противоположность тому, что указывает Кремер), расходились тоже в одиночку. Квартира была холостая, мебели весьма мало, сидели и на кровати. Помню, на стене висел портрет Маркса, в карандаше сделанный художником. Президента официального также не было. На первом заседании председателем избрали Кремера. Протокола не вели. И только перед самым концом или когда обсуждался вопрос о наименовании организации, — точно не помню, в какой момент был поставлен вопрос о протоколе, и тут Александр заявил, что в ближайшие дни должен выйти очередной номер «Арбайтер-Штиме», решено было поместить в нем статью о съезде. Кремер просил Косовского сделать необходимые заметки [b]. Нужно сказать, что Владимир и Глеб, насколько мне помнится, не все время присутствовали на съезде. По условиям конспирации заседания никогда не происходили при полном кворуме: из центральной группы всегда присутствовало не больше двух, всегда

[a] Порядок дня — (нем.).

[b] Извещение было опубликовано в «Arbeiter Stimme». № 6.

66

кто-нибудь на эти заседания не являлся. Только на первом заседании были все, а потом то Глеб, то Владимир не присутствовали. Этим и объясняется неудачный протокол съезда. Отсутствовали, кажется, попеременно, кроме первого заседания, Каплинский и Сороко. Александр в качестве председателя и открыл съезд.

Все ясно себе представляли необходимость войти как организационное целое в имеющую быть образованной партию; это сугубо подчеркивалось.

Что же касается ухода многих бундовцев на работу в русские города, то такой уход имел место как до образования Бунда, так и после его образования, и объясняется это совершенно не тем, что уходившие были недовольны национализмом Бунда, а тем, что еврейские социал-демократы все время связывали свою работу с задачами всего русского пролетариата, в этом духе воспитывались все члены пропагандистских кружков. И задолго до образования Бунда мы видим социал-демократов из Вильны и соседних городов на практической работе в Петербурге, на Юге России и прочих местностях России. В числе видных работников русского рабочего движения еще до созыва съезда Бунда мы видим Мартова и Ляховского (в Петербурге и Киеве) — этих пионеров «бундовского национализма»; Макса Наделя (Петербург), Михаила Франкфурта (Донецкий бассейн), целую группу виленцев в Екатеринославе (М. Душкан, «Литвак», «Старик», Ц. Волк и др.) и многих других.

Революционное движение среди евреев. Сборник первый. М., 1930. С. 239–246.