Протокол допроса К. И. Глобачева в Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства от 6 августа 1917 г.

Приложение № 8

Протокол допроса К. И. Глобачева в Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства от 6 августа 1917 г.

Протокол

1917 года апреля 6 дня, командированный в Чрезвычайную следственную комиссию для производства следственных действий А. А. Спичаков-Заболотный допросил с соблюдением 443 ст. Уст[ава] уголовного] судопроизводства] свидетеля, который показал:

Константин Иванович Глобачев, 46 лет, генерал-майор, православный, не судился; содержусь под арестом в Петроградской одиночной тюрьме.

С 1 марта 1915 г. до революции я занимал должность начальника Петроградского охранного отделения, а ранее служил начальником Севастопольского губернского жандармского управления. В Петроград я перешел по приглашению генерала Джунковского, бывшего в то время товарищем министра внутренних дел.

Отделение, во главе которого я стоял, являлось отделением Петроградского градоначальства, и по должности я находился в непосредственном подчинении у Петроградского градоначальника. Охранное отделение, кроме центрального своего управления, имело в Петрограде подведомственные мне отделы, а именно:

Охранную команду (Морская, 26) из 280 человек, на обязанности которой возлагалась охрана при проездах высочайших особ и охрана разных высокопоставленных лиц, Центральный филерский отряд (Малый пр., Петроградская ст.) и регистрационный стол (Басков пер., 92), ведавший так называемой «гостиной» - агентурой, то есть наблюдением за лицами, останавливавшимися в гостиницах и меблированных комнатах.

Охранное отделение призвано было освещать деятельность революционных организаций и общественные настроения. Помимо штатных служащих, оно пользовалось секретными сотрудниками, вознаграждавшимися из особых сумм, отпускавшихся специально на секретную агентуру в мое распоряжение в размере 6250 руб. ежемесячно (весь бюджет Петроградского охранного отделения выражался суммою 58 000 руб. в месяц по городу Петрограду).

Секретные сотрудники, поступая на службу в Охранное отделение, сообщали свои фамилии и вносились в особый список, считавшийся совершенно секретным. Им давались клички, под которыми они впоследствии и фигурировали в докладах и переписке Охранного отделения. Клички не должны были обязательно согласоваться с полом сотрудника: случалось, что женские клички давались мужчинам и наоборот. До войны вознаграждение сотрудников колебалось между 50-75 руб. в месяц, хотя служили и за 25 руб. в месяц. Во время войны вознаграждение ввиду дороговизны жизни было несколько увеличено. Самый высокий оклад за время моей службы был 300 руб. в месяц. Его получал барон Штокельберг, по кличке «Пьер» (навязанный мне Департаментом полиции и не давший мне никаких ценных сведений). Он служил в первой половине 1916 года. Затем по 250 руб. в месяц получал член рабочей группы Центрального военно-промышленного комитета Абросимов, по кличке «Шаров». Сотрудники комплектовались таким образом: во время допросов арестованных по подозрению в принадлежности к нелегальной организации некоторым из допрашиваемых, которые допрашивавшему лицу казались подходящими, предлагалось поступить на службу в Охранное отделение сотрудниками. Иногда же с предложением таких услуг являлись добровольцы. Сведения, доставлявшиеся сотрудниками, проверялись посредством наружного наблюдения за указанными ими лицами или путем перекрестных сообщений, то есть сведения, данные одним, проверялись сведениями, полученными от другого. Когда деятельность известной нелегальной группы оказывалась достаточно освещенной, производилась «ликвидация» ее, то есть арестовывались наиболее видные и значительные члены группы. Сотрудникам абсолютно воспрещалось вести какую-либо активную работу в группе. За время моей службы в Петрограде Охранное отделение к провокации не прибегало и никем из моего начальства указаний или распоряжений о введении провокационных приемов в деятельность агентуры не делалось. Я на это и не пошел бы ни в каком случае.

На предложенный мне вопрос, что я могу сказать относительно событий последнего времени на Путиловском заводе, где имели место провокационного характера выступления относительно необходимости заключения мира и поддержки Вильгельма, я могу только заявить, что ручаюсь, что моими агентами таких выступлений не могло быть произведено. Но я должен сказать, что контрразведывательное отделение, подчиненное полковнику Якубову, имело свою заводскую агентуру, которой ведал капитан Соколов. Агенты, которыми она осуществлялась, состояли из лиц самого предосудительного поведения, совершенно незнакомых с агентурными приемами. За этих господ я не могу поручиться, что они не являлись в некоторых случаях провокаторами. Я находил невозможным существование наряду с Охранным отделением особой заводской агентуры контрразведки, так как она могла только вредить мне благодаря своей совершенно неудовлетворительной организации. В этом смысле мною был представлен доклад Департаменту полиции, но и после того заводская агентура контрразведки продолжала существовать.

Имена князя Бебутова и Финна среди сотрудников Петроградского Охранного отделения не попадались.

Когда назревала необходимость ликвидировать ту или другую революционную организацию или когда какие-либо новые течения намечались в общественных настроениях, по Охранному отделению составлялись доклады министру внутренних дел, посылавшиеся в копиях в Департамент полиции, градоначальнику и прокурору судебной палаты. Таким образом, мое начальство всегда было осведомлено о настроении в народе и о тех событиях, которые имели место.

За монархическими организациями и за партиями, правее кадетской, наблюдений не производилось.

Из министров внутренних дел, при которых мне пришлось служить, я у князя Щербатова не имел ни разу доклада, а у А. Н. Хвостова был всего два раза: один раз представлялся, а другой раз - когда А. Н. Хвостов пригласил меня и предложил мне исполнить распоряжение председателя Совета министров Штюрмера о выдаче Григорию Распутину 500 рублей. Помню, что Распутин не хотел дать расписки в получении указанной суммы, и по совету Хвостова я вручил ее ему без расписки при постороннем свидетеле. Деньги тогда выдавались Распутину на поездку на родину в Тобольскую губернию. Определенных дней и часов для докладов я вообще у министров не имел, а являлся к ним только по их вызовам. Быть может, они внимательно относились к докладам Департамента полиции, содержавшим в себе сводку сведений, полученных из охранных отделений по всей России, но к моим докладам они относились без должного внимания, и у меня оставалось впечатление, что они мало интересовались внутренней политикой. Больше их, видимо, интересовал Распутин. Штюрмеру, например, ежедневно нужно было отправлять рапортички с донесениями о том, как Распутин провел предшествовавший день. Для такого же рода докладов он требовал иногда меня к себе.

Со времени покушения на жизнь Распутина со стороны Гусевой, имевшего место в 1914 г., была организована охрана Распутина, возложенная на Петроградское охранное отделение.

За время моей службы охрана выражалась в том, что агенты Охранного отделения дежурили в подъезде дома, в котором жил Распутин, под видом швейцара, и два агента всегда находились у ворот того же дома. Попутно по моему приказанию они вели подробные записи всем лицам, посещавшим Распутина, и тем, кого он посещал. Таким образом, я ежедневно получал самые подробные сведения о том, кого видел и где был Распутин. Автомобиль, на котором ездил Распутин, принадлежал Охранному отделению, и шофером на нем был мой служащий. Поэтому мне всегда было известно, куда ездил Распутин, между прочим, по моим сведениям, он никогда не бывал в Царском Селе во дворце; он всегда останавливался там у Вырубовой, и к ней съезжались императрица Александра Федоровна, великие княжны и наследник, а также бывший император, если он в то время находился в Царском Селе. Вырубова посещала Распутина у него на квартире в Петрограде. Распутин часто навещал Марию Головину (Мойка, 104), сестру Вырубовой Пистолькорс, митрополита Питирима, секретарь коего Осипенко постоянно бывал у Распутина. Часто Распутин посещал Бадмаева. Последний не состоял под наблюдением Охранного отделения. Воейков, по моим сведениям, никогда не был у Распутина, так же как и Распутин не бывал у него, но они, несомненно, были знакомы, встречались у Вырубовой.

Влияние Распутина на государственные дела несомненно. Через него разные темные личности за деньги проделывали самые разнообразные операции. Несомненно, что от них перепадало и Распутину, так как он других средств к жизни не имел, но львиная доля все же доставалась присосавшимся к нему разного рода «дельцам». На меня Распутин производил впечатление умного и хитрого мужика, тешившегося тем, что по его желанию смещались и назначались министры, и не желавшего расстаться со своим влиянием. Распутин любил кабаки, которые посещал, обыкновенно, по возвращении из Царского Села. В них он напивался совершенно. Ездил он и «по девкам». Я не знаю, что связывало его с Бадмаевым, у которого он лечился, между прочим, от какой-то неведомой мне болезни. У Бадмаева Распутин встречался с Протопоповым. Со Штюрмером встречи у Распутина происходили у графа Борх (Фонтанка, 18). В большой дружбе Распутин был с Алексеем Николаевичем Хвостовым в первое время управления последним Министерством внутренних дел. Но затем, когда Распутин перестал совершенно стесняться и начал адресовать «министру Хвостову» свои письма к Хвостову (как говорил мне Комиссаров), Хвостов нашел, очевидно, неудобным поддерживать с Распутиным сношения, и на этой почве, как мне думается, у него и могла возникнуть мысль убить Распутина, если он действительно имел такой замысел.

От Штюрмера я был далек, и он «тревожил» меня только по распутинским делам.

У Протопопова я имел в первый раз личный доклад только после убийства Распутина. Он вызвал меня к себе, когда уже был обнаружен труп Распутина, и, вручив мне два анонимных письма на имя Вырубовой и Воейкова с бранью по их адресу и угрозою, что их постигнет та же участь, поручил мне расследовать, кем анонимы были написаны. К расследованию убийства Распутина Протопоповым был привлечен Курлов, по распоряжению которого я ездил на квартиру Распутина, чтобы удостовериться, приняты ли были меры к охране имущества Распутина. Я нашел таковое уже опечатанным судебным приставом и никакой выемки чего-либо не производил.

Из лиц, постоянно окружавших Распутина, могу назвать Симоновича, Манасевича-Мануйлова, Добровольского.

Распутин понимал, что, охраняя его, я вместе с тем наблюдаю за ним. Это его иногда стесняло, и он даже жаловался на меня в Царском Селе. Тогда я объяснился с ним и сказал ему, что охраняю его по приказанию начальства. Он примирился с этим, и мне, по его желанию, пришлось лишь заменить одного из приставленных к нему агентов другим.

Распутин, несомненно, в сильной мере вызвал в России антидинастическое движение: благодаря его влиянию при Дворе к бывшему императору в народе явилось то враждебное отношение, которое за последнее время наблюдалось почти повсеместно. Но это было только одним из факторов, приведших к революции. Наиболее важным из них я считаю полную разруху в продовольственном деле.

Уже в июле месяце прошлого года продовольственный вопрос стоял так остро, что положение дела мне представлялось угрожающим существующему государственному строю. Перемены министров и отсутствие какого бы то ни было единства и определенного плана в действиях правительства порождали всеобщее недовольство. Обо всем этом я доносил в письменных докладах министру внутренних дел Протопопову, но я думаю, что он попросту не читал моих донесений. Иначе мне трудно объяснить всю его политику - человека, летевшего в пропасть. Когда в ноябре месяце прошлого года в Государственной думе [прозвучали призывы] осуждения правительства, и в частности Протопопова, стали раздаваться в особенно резкой форме, можно уже было предвидеть, что революция неизбежна, так как к голосу Думы народ очень прислушивался. Введение ответственного министерства могло еще, пожалуй, предотвратить катастрофу, о чем я и докладывал директору Департамента полиции.

Как рассчитывал Протопопов бороться с революцией, я не знаю. Быть может, он надеялся на поддержку Петроградского гарнизона, а если так, то в настроении этого гарнизона он мог быть неправильно осведомлен только военными властями. Ни охранным отделениям, ни Департаменту полиции со времени Джунковского не разрешалось ввести агентуру в войсках, и потому в моих донесениях Протопопов не мог иметь освещения настроения в войсках. Беспорядки ожидались 9 января и 14 февраля. Перед этим днем Хабалов устраивал совещание относительно способов подавления беспорядков, и я приглашался на эти совещания. Между прочим, в январском совещании генерал Чебыкин, начальник гвардейских запасных частей, доложил что гарнизон вполне надежен. На случай возникновения беспорядков весь город был разделен на участки, между коими распределены были воинские части. К их содействию предполагалось прибегнуть в крайнем случае, если бы недостаточными оказались силы полиции с приданными ей казачьими отрядами. Ни на упомянутых совещаниях, ни на совещании, созванном Хабаловым, кажется, 23 февраля, на котором я также присутствовал, не возбуждалось вопроса о снабжении полиции или воинских частей пулеметами. Если в дни революции, как писалось в газетах, народ действительно расстреливался с крыш домов из пулеметов, то я не могу себе представить, кто отдал такое распоряжение. Думаю, что оно не могло бы остаться мне неизвестным, если бы оно было отдано чинам полиции до 27 февраля с. г. Несомненно, что без ведома дворников домов пулеметы не могли бы быть внесены на чердаки и крыши и там установлены. С другой стороны, без разрешения военных властей ни один пулемет не мог бы быть получен полицией. Я не знаю, могли ли быть использованы пулеметы, приготовленные для отражения неприятельских воздушных атак. Я только по слухам осведомлен, что на некоторых зданиях были поставлены пулеметы против аэропланов. Вообще, мне неизвестно, какие планы борьбы с революцией имелись у Протопопова. Менее всего революция вызвана деятельностью тех нелегальных партий, с которыми мне приходилось бороться. В этом я уверен, потому что в последнее время некоторую деятельность еще проявляла группа социал-демократов большевиков, меньшевики больше ушли на легальную работу в кооперативах, военно-промышленных комитетах и т. п.; социалисты-революционеры были совершенно бездеятельны, а группа анархистов была уже ранее разбита и ликвидирована Охранным отделением.

Я не имею никаких указаний на то, что Протопопов умышленно вызывал революцию с целью добиться заключения сепаратного мира или вообще в интересах враждебных нам государств. Не имею никаких указаний и на то, что такого рода цели преследовались императрицей Александрой Федоровной, Вырубовой, Воейковым и разными темными силами, влиявшими на государственные дела.

Протопопов в бытность свою министром внутренних дел вызывал меня к себе раз шесть. Обыкновенно в таких случаях он передавал мне какие-нибудь анонимы Вырубовой или Воейкову. Один раз он меня пригласил и ограничился расспросом о функциях Охранного отделения и распорядке занятий в нем, и раз я имел у него доклад о рабочей группе в Центральном военно-промышленном комитете, предполагавшей учинить выступление 14 февраля, в день открытия сессии Государственной думы. Рабочая группа хотела, чтобы в указанный день рабочие петроградских фабрик, явившись в Государственную думу, выразили свою полную солидарность с нею и готовность оказать ей поддержку. Протопопов санкционировал арест рабочей группы. Протопопов меня не спрашивал, состоял ли в этой группе кто-либо из моих сотрудников, но мне кажется, что он мог догадаться об этом.

Причины увольнения от должности товарища министра А. В. Степанова мне неизвестны.

Я ничего не знаю о распоряжении Протопопова не давать движения представленной ему Степановым переписке, уличавшей Манасевича-Мануйлова в шпионаже в пользу Германии. Я слышал, что контрразведка интересовалась Манасевичем и будто бы установила даже наблюдение за ним.

За Протопоповым наблюдения со стороны Охранного отделения не было. Но охрана его производилась по распоряжению директора Департамента полиции. Перлюстрацией я не занимался, но из Департамента полиции мне присыпались выписки из разных писем для разработки. Такие письма давали мало нового, неизвестного еще материала.

Более ничего показать не имею.

Зачеркнуто «Протопоп». По прочтении показания поясняю: «Распоряжения, отдававшиеся по полиции министром внутренних дел или градоначальником, не все были мне известны. Поэтому мне могло быть неизвестно и распоряжение об установке пулеметов, если таковое было отдано полиции. Но установка пулеметов не могла остаться неизвестной полиции. Вычеркнуто: “С докладом”, надписано: “раз, представлялся”».

[п/п генерал-майор Глобачев]

ГА РФ. Ф. 1467. Оп. 1. Д. 39. Л. 23-26. Копия.