Письмо К. И. Глобачева П. А. Кусонскому. 3-го ноября 1937 г.

Приложение № 24

Письмо К. И. Глобачева П. А. Кусонскому

3-го ноября 1937 г.

Дорогой Павел Алексеевич!

Прежде всего спешу Вам ответить на заданный мне вопрос об уничтожении некоторых страниц в переданных Вам делах, о чем конечно был поставлен в известность А.М.Д ^[a] . Дело вот в чем: когда я начинал свою работу в 1930 г., то естественно, что ни одной бумаги в делах не было; по мере развития работы получались сведения от моих парижских сотрудников, которые по некоторой проверке и обработке попадали в соответствующее дело в виде агентурной записки или сводки с поставлением на ней определенной страницы, что необходимо было для внесения на карточку картотеки. Что же касается иногородних сотрудников и осведомителей, то сношения с ними велись мною путем личной переписки и сведения от них получались в виде их личных писем, не только из других городов Франции, но и из других государств. Такие письма также пришлось занумеровать и подкладывать в соответствующее дело и часто составлять агентурную сводку. Такой порядок был для меня удобен и хорош, пока дела были в моем распоряжении, но когда пришлось их передать другому лицу /не думайте, дорогой Павел Алексеевич, что это было недоверие к Вам/, я не имел нравственного права раскрыть тех лиц, которые мне почти что безвозмездно помогали и которые такого права мне не давали. Всех их я предупредил заблаговременно, что дело кончаю и, что если бы они хотели и в дальнейшем оказывать услуги РОВСу, то им надлежит обратиться непосредственно к Е.К.М. ^[b] Вы спросите, почему же к нему, а не к Вам, а потому что, когда я спросил Е.К., кто же будет теперь вести мою работу. Он ответил: я «Я лично, сам».

Если Вы обратите внимание, что большинство уничтоженных страниц, находится именно в делах иногородних, то это вполне подтвердит мое объяснение. В этих уничтоженных личных письмах моих осведомителей ни одного слова о Скоблине, и вообще чего-либо имеющего связь с трагическим событием волнующим всю русскую эмиграцию, нет.

Известие о несчастий, случившимся с Е. К. меня глубоко поразило и взволновало. Я его очень ценил и уважал. Но я до сих пор не могу отделаться от досады и не могу понять, как он мог, имея некоторые подозрения против Скоблина, так попасться в руки заклятых врагов. Конечно, у меня нет других источников осведомления обо всем этом деле, кроме газет, а газеты часто умышленно или нет искажают истину, но для меня ясно лишь одно: Е. К., какие бы мотивы им не руководили, не должен был ходить на свидание, назначенное Скоблиным, или во всяком случае, если так уж было необходимо видеться, назначить местом свидания, или канцелярию или квартиру того лица, кому он безусловно доверял.

Не могу отделаться от досады и по другой причине: почему в 1932 г. /если газеты пишут правду/ когда Е. К. принимал Федосенко, он ничего мне не сказал о разговоре с ним и главное о том, что Федосенко назвал ему, правда, со слов Магденко, имя Скоблина, как советского агента. Неспроста же Магденко сказал про Скоблина, а не про кого-либо из других генералов в окружении Е.К. О Магденко в моих делах есть довольно подробные сведения, а о Федосенко почти ничего, кроме того что исключен из РОВС-а «за большевизм». Помню, что я тогда добивался у многих узнать, - в чем заключался большевизм Федосенко, но так и не добился, а расскажи мне Е.К., что говорил Федосенко, и я бы проверил связи Скоблина. Возможно, что это не предотвратило бы теперешнего события, нашелся бы другой агент, но, во всяком случае, может быть у Е.К., Скоблин потерял бы доверие раз и навсегда.

Приблизительно в то время я очень был озабочен тем, что говорил невозвращенец Железняк, на первых порах своего бегства из парижского торгпредства, где он, по-видимому, нес какие-то обязанности, кроме торговых и по заданиям ГПУ. Он сказал, что в окружении ген. Миллера есть один генерал, который состоит на советской службе и что если бы он назвал его имя, то все были бы весьма поражены. Это он сказал на одном из своих публичных докладов и об этом имеются его показания еще до его доклада в моих делах. Имени генерала назвать Железняк не хотел, очевидно, боясь мести. Для меня была задача выяснить этого генерала, но как в окружении Е.К. тогда было много генералов, нельзя же было всех считать предателями. Вот тут Е.К. мог бы помочь своей откровенностью после разговора с Федосенкой.

Есть здесь в Нью-Йорке такая поганая газета «Новое русское слово», к сожалению, самая ходкая. Так вот эта газета в лице своего сотрудника, скрывающегося под инициалами Р.Х. старается очернить весь РОВС, ген. Миллера, Врангеля, Шатилова и т. д. После первой статьи о ген. Миллере, я полагал, что Имнадзе, как представитель РОВС-а, ответит соответствующим образом г-ну Р. X., но этого не случилось, и когда Р.Х. наконец задел и меня, то я достойным образом ему и ответил. Если хотите с этим ознакомиться, то попросите у Витковскаго, которому я послал «Новое русское слово».

По характеру писаний Р.Х. я подозреваю, что это кто-то из военных, близко стоявших к штабу Врангеля в период, когда Е. К. был у него начальником штаба. Судя по его злобе, с которой он относится ко всем, кроме Вел. кн. Ник. Ник. и Кутепова, я думаю, что он был исключен за какие-то художества из РОВС-а. Если у Вас могут быть какие-нибудь данные, кто бы мог скрываться под этими инициалами Р.Х., то не откажите мне сообщить.

Дай Бог РОВС-у поскорее оправиться от нанесенного ему удара, перенести твердо тяжелый кризис и вновь окрепнуть, отметая предателей, подобных Скоблину.

Вам лично от всей души желаю всего лучшего и прошу передать мой сердечный привет адмиралу Кедрову.

Уважающий и искренне преданный Вам К. И. Глобачев.

Личный архив В. Г. Маринича.

Сноски

• a. ↑ А. М. Драгомиров.
• b. ↑ Е. К. М, Е. К. - Е. К. Миллер.